В тот момент, когда он произнёс эти слова, тишина в комнате стала не просто ощутимой — она стала тяжелой. Люди смотрели друг на друга, не решаясь что-то ответить. В его тоне не было ни угрозы, ни ярости. Наоборот, говорила спокойная уверенность человека, который больше не боится последствий. Его фраза звучала не как лозунг, а как последняя черта, перенести которую уже невозможно.

Он стоял, опершись на край стола, и казался собранным до предела. За окном продолжалась обычная жизнь: машины, редкие прохожие, гул города. Но внутри этой комнаты ощущение было иным — будто воздух потемнел вместе с его словами. Он поднял взгляд, и стало ясно: всё, что он собирался сказать, давно созрело в нём.

«Սա էլի մի տեղ հաբելա», — произнёс он снова, уже тише, но значительно жёстче. Эти слова звучали как итог многолетнего терпения, как ответ на давление, на несправедливость, на молчаливые компромиссы, в которые людей вынуждали годами. Он говорил о боли, что накапливается не в одном человеке, а в целой стране.

«Որ պահին ոտքս гետնին խփեցի, 200,000 մարդ դուրս կգա փողոց», — сказал он, и в этот раз никто даже не попытался возразить. В этой фразе не было бахвальства. Была реальность, которую общество инстинктивно чувствовало.

Слишком долго народ молчал. Слишком долго терпел. И слишком долго ждал, что за него кто-то решит проблемы, которые накапливались годами. Его слова были не угрозой — они были диагнозом эпохи, в которой люди устали жить на грани выживания.

Он не говорил о революции. Не призывал к бунту. Он просто констатировал то, о чём многие шёпотом говорят на кухнях, в маршрутках, в очередях у банков: достаточно одного сильного толчка, и десятки тысяч выйдут на улицу. Потому что накопившаяся несправедливость перестала помещаться внутри людей.

О его словах заговорили быстро. Интернет взорвался обсуждениями. На рынках, в маленьких кафе, на дворах старых многоэтажек люди говорили: «Он сказал вслух то, что все думают». Кто-то называл цифру 200 тысяч заниженной. Кто-то говорил, что уже поздно, а кто-то — что ещё есть шанс всё изменить мирно, если власть, наконец, услышит.

Но хуже всего было то, что власть услышала его слишком хорошо. Там отлично понимали: эта фраза — не пустой звук. Это не эмоция. Это реальная готовность людей наконец перестать молчать. И это пугало куда больше, чем любые заявления оппозиции.

Его слова стали не призывом, а предупреждением. Он не стремился потрясти страну. Он лишь признал: общество дошло до края. Люди больше не хотят жить в условиях, где каждый день напоминает борьбу за элементарное достоинство.

И пока он говорил, в воздухе чувствовалась перемена — тихая, но неизбежная. Казалось, что страна стоит на пороге того, что может перевернуть страницы истории.

И потому его заключительные слова прозвучали страшно правдиво:

«Սա էլի մի տեղ հաբելա. Որ պահին ոտքս գետնին խփեցի, 200,000 մարդ դուրս կգա փողոց.»

И никто в комнате не сомневался, что именно так и будет.